Человек — со спины он был совсем человек — смотрел в псевдоиллюминатор. Эта каюта располагалась в глубине флагмана и настоящего окна — в той мере, в какой на космическом корабле могло быть настоящее окно — тут не было.
— Добрый вечер.
Беловолосый не повернулся, будто не слышал.
— Вы хотели видеть адмирала Аурелия. Я его невеста и наследница, вы можете говорить со мной.
— Здравствуй, Электра. Хорошо, что ты наконец пришла. — Голос инопланетянина был холодный и до странности сдержанный, без малейшего акцента. — Мы уходим из времени возможностей.
Он стоял совсем неподвижно, ей даже на миг показалось, что перед ней не живое существо, а проекция. Он помолчал и продолжил.
— Пора выполнить обещание.
Теперь помолчала она. Манера речи и поведение пленника не предвещали ничего хорошего. Только дополнительные неприятности.
— Мне передали, что, с ваших слов, мой жених обещал защитить ваш народ. Вы говорите об этом?
— Ты это знаешь. Время почти вышло.
— У вас были конкретные договоренности? Какие?
Молчание, только рябь на стенах усилилась, заволновалась.
— Вы обсуждали определенные шаги? Запретить людям вмешиваться в ваши дела, посягать на вашу планету? Где, кстати, она находится? Как вы смогли протащить шаттл на такое расстояние? Вы телекинетик?
Водный блик сверкнул, преломляя луч, заставив прищуриться. Электра ощутила укол раздражения. Аудиенция правящей особы, разрази меня гром, вот это что, может быть, мне надо поклониться, чтобы он хотя бы обернулся?
— Вы понимаете, что я ничем не смогу помочь вам, если вы не начнете со мной внятно разговаривать?
Тайи наконец повернулся к ней. Прозрачные глаза, неподвижное лицо, волосы как паутина. Кисти рук с длинными, тонкими пальцами. Он долго разглядывал ее, потом кивнул.
— Дракон может делать работу дракона. Это приемлемо.
Его голос прозвучал как будто ближе. И снова это несовпадение слов и движений губ, как при медленной, прерывистой связи. Как если бы видеозвонок шел откуда-то из облака Оорта.
— Дракон ходит в полях времени. Вот его дела.
Произнеся длинную и бессмысленную фразу, инопланетянин умолк, как неисправный приемник. Почему Антоний не предупредил, что этот тайи со своей прекрасной латынью говорит идиотскими загадками. Да и говорит-то, несмотря на чистое звучание, с явным трудом. То ли человеческий язык дается ему сложно, то ли сам процесс доставляет неудобства.
— Если вы имеете в виду Люция Аурелия, то хотелось бы все же понять. Он говорил, что именно собирается с вами сделать?
— Золотой обещал навсегда закрыть ход от вас к нам.
— Вы имеете в виду лабораторию, откуда вы бежали? Где, предположительно, стабилизирован пространственный коридор?
— Я не бежал. Сменилось время. Тайи гибнут от вас столько, сколько ты живешь.
— Это маловероятно… лаборатория существует гораздо меньше.
— Это известно.
— Кому известно? Вам?
Внезапно он придвинулся, обошел вокруг нее. Электра снова испытала раздражение. В детстве у Люция в банке жил палочник — длинный, хрупкий, прозрачный. Он двигался с такой же замедленной грацией. Казался таким же чуждым. Однажды банка упала, палочник сломался и они с Люцем тайком сунули его в «умиралку». Какое странное воспоминание вдруг.
— Золотой умел понимать меня. Ты — нет. Где он?
У нее вдруг закружилась голова, она еле устояла на ногах.
— Это что сейчас было? — резко спросила она, пытаясь удержать равновесие.
— Я смотрел.
— Еще раз так сделаешь, буду приходить к тебе в скафандре в бронированную камеру! Хватит!
— Так ты выполнишь обещание? — Он совершенно проигнорировал вспышку, как будто это было в порядке вещей — кричать, угрожать камерой. Лицо его приобрело мимику, теперь он смотрел настойчиво, даже требовательно.
Она вдохнула и выдохнула, подавляя гнев.
— Я приняла на себя обязательства позаботиться о флоте Люция, пока он жив. У меня есть обязательства перед Римом. Если тебе что-то нужно, скажи прямо и ясно. Люций обещал закрыть лабораторию? Что-то еще?
— Вы забираете у нас энергию самой жизни. Золотой обещал остановить Катастрофу.
— Почему интересы вашего народа должны превысить для меня интересы моего?
Ксенос оценивающе посмотрел на нее, глаза его сделались совсем прозрачные. Надвинулась легчайшая тень нового головокружения, Электра предупреждающе и гневно вскинула руку и чужак вдруг отступил, не полез ей в голову, полузакрыл веки.
— Я предложил человеку мужчине вылечить Золотого. Почему ты отказываешься? С ним мне было говорить проще.
— Повтори предложение понятным мне образом. То, что ты сказал человеку мужчине, противоречит нашим представлениям о возможном. Как ты можешь его вылечить?
Тайи снова надолго замолк.
— Я далеко от наших рощ, но я покажу. Все живое связано миллионом нитей. — Он заговорил, когда она уже подумала, не уйти ли, и развернулась к двери. Зачем терпеть эти пытки надеждой. — Там в углу стоят лилии. Принеси.
Лилии. И правда, целое ведро, а она и не заметила. Откуда только они тут. И почему она не почувствовала их запах, когда вошла?
— Возьми эту, свежую. — Сам он протянул свою бледную до прозрачности руку и вынул из вазы другую лилию, увядающую. — Смотри.
Пальцы Электры обожгло мгновенным холодом. Лилия вмиг пожухла — пышный распустившийся цветок, тугие тяжелые бутоны, зеленый стебель ссохлись, потемнели, сделались хрупкими. Листья опали, рассыпаясь в мелкий почти черный порошок.
— Это малый пример.
Тайи вернул свою лилию в воду — свежую, благоуханную, с крапинками рыжей пыльцы на изогнутых лепестках.
— Человек мужчина сказал мне, что Золотой жив, но не жив.
Электра повертела в руках ломкий остов. Гнев покинул ее, словно утек сквозь пальцы вместе с краткой жизнью цветка. Осталась опустошенность, даже удивления пока не было.
— Прекрасная и доходчивая демонстрация. Но у Люция не фиксируется активность мозга. Ты можешь и это поправить? Таким же способом?
— Да, могу, если основа его жива.
— И сколько для этого потребуется вырубить лесов? — Там, где только что был гнев, а потом ничего, слабо шевельнулась надежда. Намек на надежду.
Ллир замер, будто бы считая.
— Разумное не оживить неразумным.
В горле сделалось горячо, губы онемели. Она прикусила язык, чтобы не кинуться на приманку, скрестила руки на груди. Помогать ему строить беседу она не будет.
— Подобное подобным, — невыразительно продолжил тайи, закончив подсчет. — Многократно.
Что он такое говорит! Спокойно, спокойно…
— Сколько?
— Я не могу сказать, сколько, здесь вокруг нет ничего живого, мне тяжело. Два, три десятка. — Он будто бы адаптировался, речь стала беглой, паузы между звучанием и движением лицевых мышц сгладились, почти пропали.
— Что с ними станет?
— Они умрут, а он будет жить.
— Это неприемлемо, — она упрямо покачала головой, не желая отдавать свой малый росток надежды. — Нужно набрать сотню добровольцев, две сотни, взять у каждого понемногу, чтобы они остались жить.
— Драконица, это торг?
— Причем тут торговля! — Она опешила. — Мы не совершаем человеческие жертвоприношения. А добровольцев найдется сколько угодно.
Он снова умолк, сдвинул брови.
— Наша раса ценит жизнь превыше всего. Если бы я был рядом со своими деревьями, я бы исцелил Люция Аурелия, не причинив вреда даже этому цветку. Но мы в пустоте. Нельзя взять что-то из ничего.
— Почему нельзя взять у многих по чуть-чуть? — Росточек в груди упрямо не желал умирать.
— Я не случайно проложил путь к Золотому. Один дракон важнее, чем сотни людей или тайи. Важнее, чем страдания, которые испытаю я, которые испытаешь ты. Это известно. Человек пострадал, чтобы привести механическое летающее создание сюда.
Ах вот почему сотрудник Симона до сих пор в состоянии ничем не лучше безумца. Тебя, дорогой тайи, надо все-таки держать в бронированной камере.
— Страдания неизмеримы, а сравнительную стоимость жизней я с тобой обсуждать не стану. В конце концов, у нас существует индекс Рема. Спрошу еще раз. Разве ты не мог оживить лилию, не убивая другой цветок полностью, а взяв от нескольких понемногу? Это называется донорство. Это — приемлемо.
